Гаянэ Газарян — независимая журналистка и исследовательница, живёт в Ереване, Армения. Используя устную историю в качестве основной методологии, она изучает нарративы о доме, насильственном переселении и культурной идентичности. Гаянэ также занимается документальной фотографией и преподаёт визуальный сторителлинг в центре TUMO в Ереване. Её последняя статья доступна по ссылке.
Мира Товмасян — студентка из Степанакерта, Арцах. Родилась и выросла в деревне Карин Так, в данный момент оккупированной азербайджаном. Мира изучает русский язык и культуру и работает наставницей в Центре креативных технологий TUMO.
С 12 декабря 2022 Лачинский коридор — единственная дорога, соединяющая Армению и непризнанную республику Арцах (или Нагорный Карабах) — заблокирована азербайджаном.1 Тысячи жителей Арцаха остаются без еды, медикаментов и зачастую без медицинской помощи. Подобные ситуации, включая перекрытие газа и отключение электричества, а также открытую военную агрессию в том числе непосредственно в адрес Армении, происходят регулярно с 2020 года, когда азербайджан в ходе 44-дневной войны занял часть территории Арцаха. Российские военные, которые должны выполнять в регионе функции миротворцев, фактически не реализуют их и не справляются с обеспечением безопасности местных мирных жител:ьниц.
Мира Товмасян живёт и прямо сейчас находится в заблокированном Степанакерте. Два года назад, после Второй Карабахской войны, она и её семья — как и тысячи жител:ьниц Арцаха — были вынуждены покинуть свои родные дома, оставив их азербайджану. Об этой войне и роли в ней россии, о колониальном насилии и изгнании, о надежде и языке, который становится домом, когда дом отнимают, Мира поговорила с исследовательницей из Еревана Гаянэ Газарян.
Мира: Всем привет, Меня зовут Мира, мне двадцать лет. Я живу в Арцахе, в городе Степанакерт, вот и всё.
Гаянэ: Я — Гаянэ, живу в Ереване. Мне двадцать пять лет. Я много чем занимаюсь, но в основном меня интересуют проблемы, связанные с правами человека, культурой, этническими группами.
Мира, сейчас ты и я находимся на расстоянии трёхсот километров друг от друга, так? И пять из этих километров находятся в весьма проблематичном состоянии. Думаю, об этом нужно поговорить. Как ты воспринимаешь происходящее? Я поясню, чтобы люди понимали, о чём мы: единственная дорога, которая соединяет Армению и Арцах — пятикилометровый коридор — сейчас заблокирован азербайджанцами, и это единственная дорога, по которой в Арцах из Армении попадают предметы первой необходимости.2 Этой дорогой также пользовались люди, которым нужно было попасть в Армению для лечения или срочной операции и т.д. Что ты чувствуешь последние два дня?
Мира: Вообще, я узнала о блокаде случайно, и тогда это не вызвало у меня практически никаких эмоций. У меня даже сейчас их почти нет. Не знаю. Может быть, это моя особенность, но я точно не паникую.3 Стараюсь думать рационально. Когда я узнала об этом, то подумала, что коридор скоро откроют; до сих пор так думаю, потому что считаю, что всё зависит от нас самих. Если все осознают, что это наше право, наш дом, что захватчики не имеют права делать такие вещи. Если мы все соберёмся вместе и пойдём туда — это точно что-то изменит. Часть дороги, где они сейчас стоят, находится всего в двух-трёх километрах от Степанакерта. Русские заблокировали выход из города, чтобы мы не вышли, чтобы не начался конфликт.
Сейчас их, наших соседей [азербайджанцев], становится всё больше. Возможно, ты видела видео с какими-то рандомными женщинами, которые стоят на земле, на которой я прожила всю свою сознательную жизнь, — они стоят на территории моей родной деревни и говорят: «Это наша земля, мы пришли сюда» и т.д. Это приводит меня в ярость. Я чувствую такую злость внутри: «Это невозможно. Что за бред они творят, разве они могут оставаться безнаказанными?». Я думаю, они будут наказаны: если не в этой жизни, то в другой. Невозможно, чтобы люди, которые считают себя сознательными, делали такие вещи.
Вообще, сложно представить, осознать, что всё это происходит с тобой. Ты можешь представить себе такую ситуацию, но и подумать не можешь, что это произойдёт с тобой. Но факт в том, что это происходит с тобой. Я могу говорить только за себя, но я не сломлена. И я сделаю всё, что зависит от меня.
Гаянэ: Мне кажется, что это такая тактика чтобы сломать людей, причем не новая — это уже паттерн. Они придумывают что-то, но пока люди не сломлены, их тактика не работает. Или работает частично. А те люди, которые заблокировали дорогу — так называемые «экологи», да?
Мира: Я могу точно сказать, что этому поддаётся очень небольшой процент людей, и я не знаю, что это за люди такие (смеётся). Большинство людей не думает: «Ооо, мы в блокаде, у нас нет вот этого и вот этого». По дороге домой я видела очень много машин: люди ждут, когда появится газ. В нашем диалекте есть слово, kro — оно означает очень сильный, стойкий. И я могу уверенно сказать, что люди здесь именно такие.
Гаянэ: То есть люди не унывают.
Мира: Люди не унывают. Мы не поддаёмся на провокации. Все остаются дома. Нет газа, нет воды, нет много чего — люди топят дровяные печи. У нас дома тоже есть такая. Нет ни воды ни газа чтобы приготовить еду — так мы готовим в печи. Мы как-нибудь справимся. Но им [азербайджанцам] просто так это не сойдёт с рук.
Гаянэ: Мира, ты говорила, что видела, как они приходят в твой дом, стоят на твоей земле и говорят, что эта территория принадлежит им. Я знаю твою историю: где ты родилась, как тебя вынудили покинуть свой дом. Если это не очень травматично для тебя сейчас, можешь поделиться своими мыслями о Карин Так,4 и о том, что ты сейчас считаешь своим домом? Как Карин Так соотносится с твоей идеей Дома?
Мира: Это, наверное, одна из самых болезненных и тяжёлых тем в моей жизни, и я не буду сильно в неё углубляться, потому что не могу передать свои эмоции словами. Как будто у меня есть нужный словарь, но я не могу соединить слова, чтобы выразить то, что я чувствую.
Я родилась в Карин Так. Я жила в своей деревне до восемьнадцати лет. Потом война, и в последний раз я была дома 2 октября 2020 года. Тогда нам пришлось уехать, потому что жена моего брата была беременна. У неё был ещё один маленький ребёнок, и не было мужчины в доме: все ушли на войну. Когда она заболела, моя мама решила вывезти нас из деревни, чтобы роды прошли в безопасности. Мы переехали в Горис и какое-то время жили там. Я работала волонтёркой. Это помогало мне хотя бы на время избавиться от тяжёлых мыслей: было невозможно осознать, что наша жизнь повернётся таким образом, что всё закончится так. Потом мои папа и брат были ранены и мы поехали в Ереван, чтобы ухаживать за ними. Потом мы жили в разных местах — дальше история становится хаотичной, так что я не хочу в неё углубляться.
Моя деревня — одно из самых искренних и добрых мест, которые я когда-либо знала; там нет ни фальши, ни притворства. Это что-то, что не переводится в слова. Ужасно видеть как захватчики, не имеющие ничего общего с этим местом, приходят и говорят: «Мы жили здесь, это наша земля», а потом вырезают нас. Я не могу с этим мириться. Я не понимаю, как можно быть настолько циничными, чтобы приходить и творить такие вещи. Хотя эта земля — моя, я не хожу туда-сюда крича об этом, при том, что их притязания — ложные, а правда — моя. Не знаю. Может быть, это неправильно — что я не настаиваю на своей правде, не заявляю громко о том, что эта земля принадлежит мне. Но эта связь живёт внутри меня, и я делаю всё, что могу, чтобы изменить ситуацию. Я работаю молча.
Гаянэ: Как ты думаешь, в чём разница между тобой и ими? Какую роль государственная пропаганда играет в том, что они приходят с такими амбициями, со словами «Это наше, наше»?
Мира: Вообще, есть несколько факторов. Пропаганда — один из них, и у них она очень мощная: уже в детском саду детям внушают ненависть к армянам. Слово «армянин» там считается оскорблением. У нас ведь тоже говорят, что если назвать человека «турком», он обидится? Но у нас есть для этого причины. Они воспринимают это совершенно по-другому. «Армянин» — это страшное оскорбление. Детей в детских садах учат: «Армяне — зло, вы должны их убивать, чем больше армян вы убьёте, тем больше небесных врат вам откроется.»
Гаянэ: Ведь это ты рассказывала мне про их детскую игру, которая называется «Убей Гаянэ»?
Мира: Да, я читала о ней или видела по телевизору несколько лет назад — точно уже не помню. Суть была такая: они рассказывали о придуманной ими игре, которую принесли в детский сад и предложили детям сыграть. «Убей Гаянэ!». Детям нужно было выбрать орудие, девочку и способ, которым они её убьют. Что это за воспитание? Какой бы сильной ни была пропаганда — они что, потеряли способность соображать? У них ведь есть интернет. Они не отрезаны от остального мира как, например, Северная Корея. У них есть интернет, там есть молодые люди, которые мыслят прогрессивно, участвуют в разных форумах. Они путешествуют по миру, у них есть деньги. Их государство не ловит и не сажает их. Хотя, конечно, когда были протесты, кого-то сажали в тюрьму. Но тем не менее. Как будто у них нет возможности обращаться к разным источникам информации, даже не к армянским — к другим?
Гаянэ: Я сама об этом постоянно думаю. Знаешь, с Турцией у нас отношения тоже не очень, но по крайней мере у нас есть контакт с турецким гражданским обществом. И по опыту своего общения с представителями гражданского общества Турции, с осознанными людьми оттуда, мне всегда казалось, что они намного более открытые и понимают обстановку лучше, чем представители гражданского общества в азербайджане. Так как ни ты, ни я там не были, нам сложно судить, какова ситуация внутри азербайджана, ведь мы закрыты для них, не так ли? А они закрыты для нас.
Насколько мне известно, в азербайджане информация сильно фильтруется, например, на некоторые сайты нельзя зайти. Но факт в том, что люди как будто бы не осознают масштабов пропаганды, как будто они делают выбор не смотреть глубже — нет никакого активного сопротивления. Жестокость оказывается сильнее гуманизма, и мы раз за разом видим случаи вроде того, что произошло с женщинами 14–15 сентября.5 Или случай с твоей тётей.6 Сколько бы сильной ни была пропаганда, как может человек совершать такие ужасные преступления против другого человека? Я против такого. Для меня это загадка — как ты и сказала: они не различают добро и зло.
Мира: Я всегда стараюсь представить себя внутри определённой ситуации, чтобы понять, как бы я себя повела: что бы сделала я? Думаю, я бы не смогла убить другого человека. Я бы никогда такого не сделала. Мне тяжело, когда я вижу как убивают простое животное, ведь у него забирают его жизнь. Если ты — сознательный человек, то ты понимаешь, что у тебя нет права забирать чужую жизнь, животного или человека. Ты не давал им этой жизни.
Гаянэ: Ты отказываешь им в праве на жизнь.
Мира: У тебя нет права забрать чужую жизнь. Неважно — животное или человек. Но мне кажется, они о таком не думают. Они не просто убивают, они пытают человека до смерти.
Гаянэ: При этом убийства и пытки там поощряются. Я помню, когда пришло время моему брату проходить обязательную военную службу, он очень волновался. Не потому, что он боялся служить или оказаться на фронте. Однажды он сказал моей маме: «Я не боюсь войны. Я боюсь, что мне придётся убить человека». Он знал, что может оказаться в таком положении, и он не хотел этого. Его самый большой страх — быть вынужденным убить кого-то.
А какой дискурс приходит из азербайджана? Если ты убьёшь армянина — ты герой, так было с Сафаровым,7 не так ли? И этот недавно открывшийся музей с изображениями армянских солдат, абсолютно бесчеловеческий.8
Обсуждая эту ситуацию, мы всегда говорим о том, что армянская сторона возлагает полную вину на азербайджан, но азербайджан — не единственный агрессор в этой истории. Я уверена, что на международной сцене есть крупные игроки, чья роль в конфликте так же велика. Откуда и с кого началась проблема Арцаха? Она началась с россии, не правда ли? Отношения Арцаха и россии очень странные. С самого начала геополитические игры россии причиняли много страданий Арцаху: все эти годы мы были игральной картой — мы и азербайджан, потому что российский империализм нашёл в этом источник большой выгоды. Россия утверждает свой контроль в регионе и продаёт оружие. Они продают оружие Армении и азербайджану. Они находятся в торговых отношениях с азербайджаном и Турцией. Они передают азербайджану землю. Они захватывают земли — например, в Сирии. Они торгуют с Турцией. Я считаю россию одним из основных источников Арцахского конфликта и одним из агрессоров. И не смотря на это, во время своей последней поездки в Арцах я узнала, что многие люди видят россию спасителем.
Есть и другой момент, который сильно меня печалит. Россия делает сейчас с Украиной то же самое, что азербайджан — с Арцахом и Арменией. И не смотря на это, я видела постеры и автомобильные стикеры с русской «Z» и флагом Арцаха. Я не хочу сказать, что все люди поддерживают или оправдывают действия россии, но есть те, кто видит как россия делает то же самое с другой страной, и поддерживает это. Я знаю, что когда Арцах передали азербайджану, Украина отправила свои официальные поздравления. Люди тогда говорили, что они [украинцы] против нас, и всё такое. Но мне кажется, что поступки политических лидеров не должны влиять на нашу человеность. Мирные жители Украины не должны нести вину за то, что их президент поздравил азербайджан. Они не виноваты. Это не оправдывает убийства этих людей и захват их земель, которые сейчас совершают путин и его режим.
А что ты думаешь о роли россии в Арцахском конфликте, как ты воспринимаешь обстановку вокруг — что думают люди?
Мира: Вообще, это очень сложный вопрос, потому что и ситуация очень сложная. Люди пытаются нащупать надежду, спасительный луч света. Они видят спасение в единственной силе, которой является россия. Не знаю, что тут сказать, потому что я всегда пытаюсь найти надежду в себе и в людях, которых знаю и кому могу доверять.
Россия пытается заполучить все возможные выгоды, но мне сложно дать конкретный ответ, когда идёшь по улице, то слышишь разные мнения. Не важно, хочешь ты их слышать или нет, — их озвучивают. Люди разные, кто-то говорит: «Россия придёт, чтобы спасти нас», или «Америка придёт, чтобы спасти нас», или «Армения бросила нас», или «Это наш конец. Мы погибнем». Слышишь разные мнения, пытаешься оценивать и анализировать. Для меня спасение только в нас самих, в нашей упорной работе. Для мен это значит видеть надежду в нас самих. Не в каком-то конкретном человеке или государстве, которое бросает тебе крошки, пытаясь приманить тебя, поставить в уязвимое положение, чтобы потом предстать спасителем. Я всегда думала, что нужно полагаться только на собственный ум; чем ты умнее, тем больше ты сможешь помочь следующему поколению стать образованней, ценить знания, понять, как сделать правильный шаг, найти правильный путь. Я считаю, что моя работа очень важна,9 потому что я приближаю перемены, я делаю что-то для нашего процветания.
Гаянэ: Я задала этот вопрос, потому что я всё время вспоминаю слова Чаренца10: «О, армянский народ, твоё спасение в твоём единстве!». Кажется, отсутствие этого единства — ещё и проклятие нашего народа, потому что мы были и до сих пор ужасно разъединены: на Арцах и Армению, на регионы внутри Армении. Ты из Ширака, я из Лори, ты из Еревана, я из Гюмри… Не говоря уже об этом искусственном разделении на «Карабахских армян» и «Армянских армян» которое они продвигают.
Мира: Это абсурд.
Гаянэ: Я уверена в том, что эти разделения не появились естественным образом. Эти слова используют те, кому выгодно, чтобы вы не были единым целым, чтобы усилить ваши различия: разделяя армян на карабахских, арцахских, ереванских и кто знает каких ещё. Я уверена, этот феномен не возник сам по себе, разлом — дело рук тех, у кого есть власть. И это только один способ разделить нас, есть множество других. Я согласна с тобой в том, что нам нужно полагаться на себя и наше единство. Но проблема в том, что у нас нет этого единства как такового, ни в Арцахе, ни в Армении, ни между Арцахом и Арменией. И прямо сейчас мы очень слабы. Мы слабы стратегически, дипломатически. Не знаю, чем занимается правительство Армении. Наше правительство не представляет интересы народа, и под интересами я имею в виду хотя бы право жить на своей земле — самое базовое право. Как мы сможем выйти из этой ситуации?
В то же время, я не сторонница чёрно-белых дихотомий в духе «либо россия, либо Америка/Запад», потому что обе стороны представляют собой некий имперский режим, и не важно, на чьей стороне будешь ты — твои люди будут разбиты, они будут страдать. Ты в тупике. Я отказываюсь думать, что есть «либо одно, либо другое», потому что в любом из этих вариантов мы потеряем себя. А в случае с россией всё именно так, как ты говоришь: россия создаёт проблему, потом приходит «спасать» тебя, делая так, чтобы ты постоянно зависела от своих «спасателей».
Мира, в отношении россии меня волнует ещё кое-что: язык. Когда я была в Арцахе и здоровалась с людьми, они отвечали мне по-русски «здравствуйте», даже не «привет». «Привет» — заимствованное слово; когда я говорю «ողջույն» (voghjuin — «привет» по-армянски) в Армении, мне часто отвечают «привет». Но в Арцахе я почувствовала, что язык очень, очень-очень сильно русифицировался. Кажется, ты говорила про то, что так много используешь эти слова, что они становятся частью диалекта. Их употребление становится естественным. Как думаешь, то, что язык принял в себя так много иностранных слов — это ещё один уровень колонизации? Вот, например, персидский и армянский языки очень близки друг к другу. У нас есть похожие слова, некоторые — почти идентичные. Но русский язык настолько далёк от нашей коренной культуры. Его насадили здесь сначала российская империя, а потом советская система. Он не наш, он — иностранный. Но теперь он стал «нашим» в Арцахе; насколько это отрезает нас от нашей коренной культуры? Насколько это подвергает нас культурной колонизации?
Мира: Ты задаёшь очень сложные вопросы, но это ок. Всё началось с того, что Арцах был частью азербайджанской Советской республики, государственными языками здесь были азербайджанский и русский, но не армянский. Другими словами, армянский язык вытеснили на периферию, на третье место. Моя мама рассказывала, что в школе они изучали азербайджанскую историю, и совсем не учили историю армянского народа, ни слова об истории нашей церкви. Армянский язык преподавался скудно. В то время власти делали всё возможное, чтобы выдавить армянский и продвинуть азербайджанский, новый язык захватчиков, алфавит которого был слеплен из латиницы с добавлением армянских букв, хотя армянский язык старались выдавить из употребления. Как я уже сказала, государственным языком был азербайджанский, а на русском многие говорили, потому что он считался общим языком Советского Союза. Почти всё было на русском: русскоязычные школы, университеты — весь учебный процесс. Наши бабушки и дедушки очень хорошо говорят на русском и до сих пор используют его в речи.
Поэтому в нашем диалекте так много русских слов. Но у нас есть не только русские слова: много персидских, и турецких, и других — всё перемешано. Вообще, наш диалект сильно отличается от литературного армянского, но это не значит, что мы отрицаем армянский язык; не думаю, что это ослабляет нашу идеологию. Так сильно это на нас не влияет. Это способ коммуникации, и это не значит, что мы присоединимся к россии или что мы ставим россию выше Армении. Для любого сознательного жителя Арцаха это немыслимо. И наши бабушки и дедушки, и наши родители много говорили на русском языке. Сейчас это уже не так, потому что образование проходит на армянском. Во всём Арцахе есть только одна русская школа, в основном туда ходят дети с российским гражданством, или те, чьи родители жили в россии и переехали сюда. К тому же в этих школах не всё на русском. Армянский они учат тоже.
Гаянэ: Получается, вопрос в том, как русский язык внедрился в арцахский диалект — потому что арцахский диалект такой же армянский, как и литературный армянский язык. Проблема не в различиях диалекта и литературного армянского, а в отношениях коренного арцахского диалекта и русского языка. Был выбор: поддаться влиянию азербайджанского или русского языка — и люди будто бы выбрали «меньшее из зол». Но то, что сегодняшнее поколение более склонно к изучению армянского языка, очень радует меня и дарит мне надежду.
Пока мы говорили о диалектах, я невольно вспомнила о курдах. В Турции курды лишены права говорить на своём языке уже давно — со времён Ататюрка, с момента создания Турецкой республики. Их буквально пытали и заключали в тюрьмы за использование родного языка. В то же время курды, проживающие на территории Западной Армении, например, в Карсском регионе, сохранили свой язык, и до недавнего времени даже не говорили на турецком — их старшее поколение его не выучило.
Мне грустно, что в нашем случае вышло не так. Мы попали под советский проект и изменили язык. Когда я говорю «под советский проект», это не значит, что я против социализма. Наоборот, я — социалистка. Но Советский Союз был имперской системой, и такие страны, как наша, стали её жертвами. Не столько в экономическом плане, сколько в культурном, потому что нас частично отрезало от нашей культуры. Проблема диалекта всегда оставалась болезненной. Почему мы отдалились от себя? Так было не только с арцахским диалектом. В Армении есть разные диалекты, и сейчас все они смешаны с русским языком, а теперь добавились и английские слова; но я думаю, сохранять язык настолько чистым, насколько это возможно — это очень хороший признак.
Вчера я разговаривала с несколькими людьми о солидарности разных угнетаемых групп и сообществ. Помнишь, когда мы ходили на одну из демонстраций в Степанакерте, один из выступающих говорил о том, что нам нужно объединяться с другими группами, угнетаемыми азербайджаном, например, с талышами? Что для тебя, живущей в Арцахе, солидарность? Как мы, армяне, угнетённый народ — особенно в последние годы, когда давление усилилось и стало угрозой существованию — можем проявить солидарность с другими угнетёнными народами? Мне приходят в голову люди, живущие в Иране. Как люди, живущие в Арцахе, находящиеся под огромным давлением, могут поддержать других, солидаризироваться с другими маргинализированными группами?
Мира: Подожди, мне нужно подумать. Знаешь, я пытаюсь думать на литературном армянском, но получается плохо. Путаю слова.
Гаянэ: Ты — единственный человек, чей арцахский диалект я отлично понимаю.
Мира: Это очень здорово, потому что люди всё время говорят: говори медленней, что ты сказала? Это шикарно, что ты научилась.11 Видишь, я опять говорю «шикарно». Скажи, какие мысли у тебя, а потом я отвечу.
Гаянэ: Ты знаешь меня и знаешь, что я ощущаю сильную солидарность с народом Палестины, ведь они в той же ситуации, что и мы. У них есть право жить в их домах, но Израиль буквально выставляет их из их дома, стирает их, и ещё требует с них налоги. Физически я нахожусь за много километров от Палестины, но я стараюсь всеми силами выказывать поддержку, информируя людей через онлайн-платформы. Так же и с движением за независимость курдов. В Армении, например, широко распространены заблуждения о них. Обычные люди воспринимают курдов как гомогенный и единогласный народ, сразу вспоминают об участии курдов в Геноциде. Но никто не говорит о том, как много курдов спасали армян. Никто не вспоминает о сильных культурных связях и солидарности между курдами и армянами в советской Армении, и я пытаюсь рассказать как можно большему количеству людей о проблемах этих групп и людей, найти эти связи между нами.
Какие ещё есть способы усиливать солидарность с теми, кто сталкивается с такими же проблемами, что и мы? Уверена, что палестинец не знает арцахца, и наоборот. А люди, живущие в Украине, столкнувшись с похожей проблемой — с войной, в большинстве не выступили в поддержку Арцаха, когда тот оказался под обстрелами. Будто бы многие народы испытывают похожие трудности, но поддерживают не друг друга, а агрессоров. Не знаю, получилось ли у меня правильно объяснить.
Мира: Когда началась русско-украинская война, наши власти отправили большой самолёт с гуманитарной помощью в Украину. Маленький Арцах, о котором не знает мир, который никто не хочет признавать или понимать, что здесь живут люди, и они жили здесь тысячи лет, что поколения людей живут здесь сейчас; люди этого маленького, непризнанного государства отправили гуманитарную помощь огромной Украине. Я не знаю, почему об этом никто не говорит. Никто даже не задумывался об этом. Хотя сам Арцах нуждается в помощи, мы отправили помощь другим. Думаю, это явный знак солидарности со стороны нашей страны — что мы помогли, хоть и немного.
Здесь не призывают к насилию, ведь так? Наши соседи призывают к насилию, к убийству. Ничего такого тут нет, и не важно, идёт ли речь о насилии здесь, или в другой стране. Многие из моих друзей делают посты, в которых объясняют, что за война здесь идёт, чтобы люди знали, что происходит. Они информируют людей, но никто из них не выступает за насилие. Могу сказать, что солидарность внутри арцахских армян велика. Мы хотим мира для нас и других. Если где-то идёт война, мы не поддерживаем её.
Гаянэ: Да, не поддерживаете.
Мира: Нет, потому что мы испытали это на собственной шкуре.
Гаянэ: Это очень хорошо. Когда началась война в Украине, я видела как многие армяне — не знаю, из какой части мира — писали в соцсетях что-то в духе: «Но помните, когда азербайджанцы убивали нас, они [Украина] поздравляли азербайджан?». Они буквально говорили о том, что раз Зеленский поздравил азербайджан, значит, страдания этих людей заслужены. Таких постов было много, и они сильно меня взволновали, потому что мы, народ, переживший столько боли, ни при каких обстоятельствах не должны радоваться, когда другие в беде, даже если это создаёт маленькую иллюзию справедливости, которой на самом деле нет. Это не справедливость. Какое бы государство ни прибегло к насилию, страдать будут обычные люди. Будь это Пашинян, который сидит сейчас, довольный собой, или Алиев, или Зеленский, или путин. Умирают всегда мужчины и женщины из простого народа, из рабочего класса.
Так радостно слышать, что в Арцахе не призывают к насилию. Конечно, всегда есть кто-то, кто за — но по твоим впечатлениям, никого?
Мира: Конечно, некоторые люди думаю по-другому. Они хотят насилия, но люди, которых знаю я — осознанные люди — они против этого. Я подчёркиваю слово «осознанный», потому что если человек не в сознании, он не придёт к выводу о том, что убивать других — плохо, что если ты пережил горе, это не значит, что и другие должны.
В целом, война — это очень плохая вещь, ужасная. Если во время войны, ты не призываешь одну сторону убивать другую — как бы сильно тебя ни ранили, — если ты не желаешь боли своему врагу, это показывает, что ты очень сильная, не только физически, но и ментально.
Гаянэ: Важно среди всего этого не растерять человечность. Мира, перед тем, как мы закончим наш разговор. Нашей главной темой должна была быть идея о Доме и я бы хотела немного с тобой поговорить об этом. Не о месте проживания, а о том, что такое Дом для тебя.
Вчера я обсуждала это со очень близким человеком. Мы поняли, что Дом может значить для разных людей очень разные вещи. Для меня Дом — это место где ты чувствуешь себя в безопасности, физически и ментально. Место, где тебя ждут. Мирное место. Мой дом начинается с моего района и протягивается через всю Армению. Для меня очень важна армянскость как часть расширенного, глобального восприятия Дома. Когда я говорю «армянскость», в голове возникает такая картинка, не знаю почему: гора, склон, похожий на поле, на нём цветы и полу-разрушенная каменная постройка, монастырь или просто камни. Я помню, есть такая фотокнига с фотографиями заброшенных монастырей в Восточной Армении и их историей. Там была фотография арки. Это была церковь или монастырь, и внутри арка, расколотая на две части, но продолжающая стоять. Разделённая посередине, но всё равно держится. Это для меня символ Армении.
Для меня Дом начинается с моего района и протягивается через всю землю, которая хранит память об армянском народе — я верю, что у земли есть память. Если коренные люди жили здесь, создавали здесь, земля это запомнит. А что для тебя — Дом?
Мира: Для меня Дом — место, где ты настоящая, где нет притворства и лжи. Где ты можешь быть самой собой, не притворяться кем-то ещё. Для меня Дом начинается с моего дома. Я не могу принять [насильственное перемещение]. Я не могу считать этот [дом в Степанакерте] своим домом, идея «Где хлеб, там и дом» или «Где семья, там и я» мне не близка. Для кого-то мой деревенский дом — это просто четыре стены, но для меня это Дом, который построили мои дедушка и бабушка, разрушенный во время Первой Карабахской войны и снова отстроенный моими родителями. Для меня Дом — это место, построенное на мечтах. Где ты чувствуешь себя спокойно, безопасно, где ты — это ты, тебя ждут, тебя любят. Даже когда внутри тебя буря, как бы сильно тебя не пытались сломать, как бы плохо тебе ни было, всегда есть место, которое тебя лечит.
Я часто советую людям смотреть фильмы о «Гарри Поттере». Я говорю, что смотрела каждый по девять раз, и мне отвечают: «Ну разве это возможно?». Я правда много смотрю их, потому что когда мы ещё были в деревне, когда мне было очень плохо, по вечерам я оставалась в комнате одна и включала телевизор. Шёл «Гарри Поттер», я устраивалась поудобней, накрывалась одеялом и смотрела фильм. Я всё еще храню то ощущение покоя внутри себя. Я не смотрю этот фильм, потому что он произвёл на меня такое большое впечатление — мне важны чувства, которые я проживала в то время, и таким образом я проживаю их вновь.
После войны я была так разбита, что не могла по-настоящему улыбаться. То есть, я улыбалась, но улыбка была фальшивой. Это так тяжело, твои эмоции перемешаны, и ты не воспринимаешь реальность вокруг. Ты пытаешься собрать кусочки той, кем ты была до войны, кем ты стала после — и это разные персонажи с разными идеологиями. И пока ты не постараешься восстановиться, собрать себя, пересобрать образ, который был раньше, будет сложно. Дом играет во всём этом очень большую роль. Огромную. Для меня, Дом — это место, где остались мои мечты и моё будущее. Он был для меня всем. Я так сильно его любила и до сих пор люблю. После войны, часто бывает такое, что ты вскакиваешь с места и думаешь, что всё вокруг — сон, а ты на самом деле дома. Ты трогаешь стены, предметы вокруг и понимаешь, что это не сон. Это горькая, жестокая реальность, с которой ты не можешь справиться, с которой ты не должна справляться. Ты должна жить с ней и работать, чтобы изменить эту реальность.
Гаянэ: Мира, в доме в Степанакерте, в который вы переехали после войны, ты живёшь уже два года. Он всё такой же чужой для тебя, как и в начале? Он ещё не стал для тебя местом твоих мечт?
Мира: Он никогда не станет местом мечты, он даже близко не похож на Дом, память о котором я храню в себе. Я воспринимаю это как временное пристанище, и большую роль играют хозяева дома. Каким бы плохим ни был дом, если его владелец — хороший человек, понимающий твою боль даже немного, ты сразу будешь любить этот дом. Не думаю, что когда-то этот дом может стать мне близок. Я этого и не хочу, и я не хочу мириться с этой реальностью. Я всегда думаю о том, что вернусь [в Карин Так]. Хотя мой дом возможно уже разрушен или повреждён — они точно разграбили всё, что могли — мы восстановим его и будем там жить, не смотря ни на что.
Гаянэ: Я восхищаюсь твоей верой, она придаёт мне сил. Знаешь, что ещё интересно? У меня никогда не было собственного дома: мы снимали жильё с тех пор, как я была ребёнком, и я чувствую, что мой Дом не сложен из камня. Это скорее ментальное пространство или явление. Но в твоём случае это что-то реальное, имеющее осязаемый фундамент. Я правда надеюсь, что однажды ты вернёшься в свой дом, к своим мечтам.
Спасибо за то, что поделилась своими мыслями. Хочешь ещё что-нибудь добавить, или спросить меня о чём-нибудь?
*Дальше Мира продолжает разговор на арцахском диалекте*
Мира: Есть ли что-то во мне?.. Народ, я перешла на наш язык.12
*смеются*
Я хочу сказать на нашем языке [арцахский диалект]?
Гаянэ: Прошу, говори на своём языке.
Мира: Знаешь, когда я говорю на «нормальном» армянском, такое ощущение, что возникает барьер, который отрезает язык от мозга. Когда я говорю на литературном армянском, у меня сбиваются мысли. Не понимаю, почему так. Но когда я говорю на диалекте, мой мозг работает хорошо, прекрасно.
Гаянэ: Потому что это твой язык. Почему возникает этот барьер? Потому что это твой язык! Твой язык — это твой диалект. Вот что я имею в виду, когда говорю, что русский язык был навязан нам, он был абсолютно чужеродным по отношению к нашему языку. Твой язык — арцахский диалект, и ты должна говорить на нём. Он твой, так же как этот диалект [ереванский] армянского языка — мой. Здесь и пролегает связь между языком и твоей идентичностью.
Мира: Это мой Дом. Когда я приезжаю в Ереван, люди не понимают меня. Я говорю: пожалуйста, поймите. Я всегда стараюсь говорить на армянском так, чтобы людям было понятно, чтобы быть для них удобной, но почему-то никто не думает о том, что это некомфортно мне. Хотя я очень люблю литературный армянский язык, люблю наших классиков, читаю и восхищаюсь ими — я предпочитаю говорить на диалекте, потому что это мой Дом. Они забрали у меня почти всё самое важное, что никогда нельзя забирать у человека. Если ты хочешь, чтобы человек был полноценным, никогда нельзя отбирать эти вещи — у меня забрали мой Дом, наш дом, моё всё. Последнее, что осталось во мне и что делает меня мной, — это язык. Теперь только язык, только диалект — со мной. Всё остальное было отобрано, и если я придам свой язык, останусь ли я собой? Я считаю язык живым существом, которое живёт потому что я его использую, чтобы говорить. Если я перестаю говорить, он слабеет, выдыхается, и от этого мне очень больно. Хорошо, что много кто хочет научиться на нём говорить.
Гаянэ: Когда мы познакомились, я поняла, что ты говоришь на диалекте, потому что хочешь. Тебе комфортно. Поэтому я никогда не говорила тебе «Мира, говори со мной на «нормальном» армянском». Я и сама не говорю на литературном армянском. То, что ты сохраняешь свой диалект, вдохновляет.
Когда я ездила в Мартуни, я встретила женщину, насильственно переселённую из Хадрута. Она говорила о том же. В Мартуни ей сказали: «Не говори на хадрутском диалекте!». И она ответила: «Это всё, что осталось от Хадрута. Я должна потерять и это?». Как ты и сказала — это было бы предательством.
- мы пишем азербайджан с маленькой буквы, как и в случае с «россией», в знак осуждения его политики по отношению к Арцаху и Армении.↥
- Лачинский коридор — единственная дорога, соединяющая Арцах с внешним миром и Арменией — был заблокирован 12 декабря 2022 года гражданами азербайджана, называющими себя «эко-активистами». На момент публикации материала — 27 января 2023 года — дорога все ещё под блокадой.↥
- Диалог был записан в середине декабря.↥
- Карин-Так — деревня в Шушинском районе Арцаха↥
- Речь идёт о жестоких убийствах армянских девушек-военных, азербайджанскими солдатами в Джермуке во время военного конфликта в сентябре 2022↥
- Тётя Миры была жестоко убита, а её тело — изуродовано азербайджанскими солдатами в её собственном доме в деревне Карин Так, оккупированной азербайджаном.↥
- Рамиль Сахиб оглы Сафаров — офицер азербайджанской армии, в 2004 году признанный виновным в убийстве лейтенанта армянской армии Гургена Маргаряна. Во время тренинга, спонсированного НАТО, Сафаров ворвался в комнату общежития, где спал Маргарян, и убил его топором.↥
- Парк военных трофеев в Баку открылся в апреле 2021 года. Там собраны военные трофеи, захваченные вооружёнными силами азербайджана у армянской армии и армии обороны Арцаха во время 44-Дневной войны 2020 года, и восковые фигуры армянских и арцахских солдат, изображающие различные сюжеты.↥
- Мира работает наставницей в центре TUMO↥
- Егише Чаренц — знаменитый армянский поэт, писатель и активист ХХ века↥
- В армянской версии текста Мира говорит русское слово «шикарно» вместо армянского эквивалента.↥
- Говоря «наш язык» Мира имеет в виду арцахский диалект армянского языка. В последующей части разговора, под «языком» имеется в виду диалект.↥